Кадр из мультфильма про домовёнка Кузю

Коми-пермяки верили, что в их домах живут домовые, домовники, Суседки. Некоторые их видели – маленьких человечков, старичков, старушек. Коми-пермяцкий окружной государственный архив собрал свидетельства очевидцев по книгам о коми-пермяцкой демонологии (! – прим. ред.) и этнографическим запискам.

Суседко – он есть. Домовик он, домовик называется. Я ещё своими глазами не видела. А он кому-то показывается, как человек, мохнатый. А какого роста, не знаю, а меня кто-то давил здесь, зараза! Откуда-то, что ли, говорю, с подполья вышел. Наверное, приснилось мне это. И подошёл, и руку тя-я-янет в мою сторону. Только легла и глаза закрыла. Мохнатый. Высокий какой-то, такого размера (показывает, что ростом примерно с ребёнка). Большой. Ты меня зачем пугаешь?! И как будто вскочила! А сама сплю, сплю. Это снится, видимо, мне. Он как будто сюда на край кровати лёг, на пол сюда, и я стала топтать его, топтать, топтать, встала, и ногами [его]. И в дверь кинулась, убежала. Побежала к Ване, к сыну. До бани он [т. е. домовой] дошёл, он за мной гнался. «Сумела, – говорит, – убежать!» Задушил бы, наверное, он меня? Не знаю. Я бегу и кричу: «Ваня! Ваня! Меня кто-то убить хочет!» Глаза – ба! – открыла: никого нигде нет, сама вот так дрожу. Вот это домовик. Что-то, видимо, неладно я ему сделала, еду ли [не дала], не накормила ли. А на столе есть [еда], так он ночью, говорят, ест. А у меня на столе там хлеб всегда есть, а здесь нет, не держу, а на кухне всегда есть. (Важ-Жукова, Кудымкарский район, 1935 г.)

Зоя здесь живёт, [она] стала в Ульяновск переезжать, и старуха дверь подполья открыла и [сказала]: «Пошли, пошли, домовик, выходи, выходи, не оставайся один, пошли вместе, не оставлю я тебя». Из подполья позвала, вывела. (Плешково, Кудымкарский район, 1926 г.)

Путает [волосы], говорят, он тоже, суседко, говорят, путает… Когда-то у нас здесь старуха была, так у неё волосы не очень и длинные сами [были], а у неё намотал, намотал сзади, вот такой длины сзади свесились. Она говорит: «Не надо их обрезать, – [эта] бабушка, – тогда умрёшь, плохо будет». А после всё равно обрезала, не стало у неё сил «ворочать» эту косу. Откуда он столько волос ей туда вплёл? (Антонова, Кудымкарский район, 1948 г.)

Раньше ведь мы пряли всегда на прялках. Так кудель, как станешь прялку оставлять, вот вечером ложиться, и веретено за столом на скамейку положишь, перекрестишь её, чтоб суседко не прял. А он плохо прядёт. Плохо прядёт, он скомкает это вот всё… (Мелюхино, Юсьвинский район, 1931 г.)

Суседко – это домовой. [А он в каждом доме есть?] В каждом, я одна живу, так у меня один, а по сколько [человек] живут, так столько [у них домовых], он у каждого свой. [А он в доме где живёт?] В подполье. [Что-то ведь он делает, наверное, тоже?] Я захожу в подполье, так никого не вижу, говорю: «Иди ко мне». Не выходит. (Иванчино, Гайнский район, 1930 г.)

Женщина видела домового. Из подполья вышла старушка. Вся в отрепьях, в шалюшке рваной. Помыла горшок. Зачерпнула ковшом воду из кадки и помыла. Женщина подумала, что это соседка, и хотела спросить, зачем она прибирается. Старушка исчезла… Хозяйка болела, посуда немыта… А ведь шуликинка [домовиха по коми-язьвински] была.

Старик домового однажды словил. Вышел домовой из подполья и у порога что-то ищется. Не раз-де уже было так. Как уснут домашние, так он давай шараборить, копошиться. Старик и решил: «Погодь, попадёшься ты мне!» Однажды притаился у печки. Тот вышел, едва видно его в потёмках. Старик хвать его и держит, шерсть на нём мягкая… Зажгут огонь – грязная тряпка в руках.

Сынишка Коля совсем несмышлёным был. Как-то вечером говорит: «Мам, смотри, как маленькие ребятки пляшут!» Я спрашиваю: «Где? На улице?» Он: «Не, на полу перед шестком!» Посмотрела я – никого. Повернулась, отошла, он опять: «Мам, пляшут!». Он видит, а я нет. Маленькие, говорит, человечки, как куклы… Да не перед добром ведь плясали: свёкор умер.

Микуш пиян (сын Микуша) попросил меня перевезти сено. Днём не успел, уж в сумерках собирался. Машина стояла под окнами. Всё подготовил, таратайку прицепил и зашёл попить. Случайно глянул в окно: Микуш пиян Петя сидит на тележке, бороду гладит. Ещё заметил: в шляпе. Решил, что городские гости были, и кто-то из них ему шляпу дал… Попил, вышел, а никого нет. «Петя, – кричу, » Петя! Где ты?» Нету. Но ведь явно видел его! Так видишь к чему это: сын в гробу лежит.

Однажды прикашнулось (сблазнило, показалось) мне. Вышла на крыльцо, во двор. С крыльца две плахи накинуты на сеновал. По ним мама поднимается, вижу: шабур вылинялый, платок на голове, в лаптях. Только хотела заговорить, никого не стало. «Что-то неладно ведь!» – подумала. Зашла в избу, а мама дома… Потом на брата Илью похоронка пришла…

Источники и литература:
1. Климов В. В. Корни бытия: этнографические заметки о коми-пермяках; на коми-перм. и рус. яз. – кудымкар: Коми-Перм. кн. изд-во, 2007 / КПОГА. СИФ. 598/к. С.212-225;
2. Материалы по коми-пермяцкой демонологии: монография / авт.-сост.: А. В. Кртова-гарина, Ю.А. Шкураток, А.С. Лобанова, С. Ю. Королева, И.И. Русинова; Пермский государственный национальный исследовательский университет. – Пермь, 2020 / КПОГА. СИФ.1480/к.